[Catherine Jardine]

Настолько ужасно, ка мне кажется или еще хуже?


… и когда все окажется ясно и просто,
ты посмотришь в окно, на экран в большом зале,
ты поймешь, что дальше так невозможно,
ведь никто не знает, как сильно устали
зеленые глаза, которые остались,
от той глупой и юной, что вечно мечтала,
и могла рыдать у старой могилы,
и задыхалась, читая Пруста –
- ей очень редко бывало грустно –
она не задумывалась о причинах жалости
и сумасшедшей любви к людям.
А сейчас… ты умираешь от жадности,
но говоришь все равно – купим,
новые страницы со словами ненужными,
где-то кто-то остался, задумался, понял,
вспомнил, как в детстве катался на пони,
и как считал свои галстуки душными…
ты стоишь и смеешься в бесконечном подъезде,
снова пьешь, куришь – так же тихо как дышишь.
Все просто – он любит, ты его любишь.
вы будете счастливы, чисто и тихо,
но ты бьешь по щеке и кричишь ему «Брось меня!»
и становится глухо, глухо, глухо…
Жалеешь тут же: «Дура стоеросовая»,
зачем, зачем же снова обидела?
Он стоит в полумраке, будто статуя бронзовая,
плачет – ты видишь – ты всегда все видела,
думаешь, жизнь – сигареты тление,
он задумчивым голосом, словно спросонья,
или после долгой, утомительной прогулки,
берет тебя за руку – «Идем домой, милая».
И тихо бормочет: «Мы не окурки».

Comments

[Tarsius Sapiens]

да не, вроде не "еще хуже". но:

в окно, на экран в большом зале,

- экран виден сквозь окно?

зеленые глаза, которые остались, от той глупой и юной,

- бегут, бегут по стенке зеленые глаза...куда делись прочие части тела глупой и юной?

И тихо бормочет: «Мы не окурки».

- мы не рабы, рабы не мы. это для рифмы, да? или в этой фразе есть высший смысл?

ты стоишь и смеешься в бесконечном подъезде, снова пьешь, куришь

- смеешься, пьешь, куришь. тряпки жжем, смеемся.